- Бросал бы ты пить… - смерил меня Джокер долгим, внимательным, проникновенным взглядом. На секунду мне даже показалось, что эта всемогущая и всеведующая (официально) личность действительно за меня беспокоится, но, конечно, это была полная чепуха.
- Ни к чему хорошему это не приводит. Если тебя не убеждает статистика несчастных случаев, вспомни хотя бы, как смертные деградируют от этого напитка…
- Смертные. В данном случае это – ключевое слово… - заключил я, допивая бокал до дна. – Оставь меня в покое. Даже шут имеет право на краткосрочный отпуск, и работаю я почти без выходных. Пару раз в год я имею полное право упиться до отключки, и никакая смертная или бессмертная личность никакой любезностью не остановит меня.
Моего собеседника явственно передернуло.
- Отговаривать тебя все равно бесполезно. Все, что мог, я сказал уже давно, - пробурчал он.
- Вот и молчи. – припечатал я, в очередной раз наполняя бокал. – А то я начну жаловаться тебе на жизнь. А куда тебе понять, что это такое, бессмертный ты мой обитатель нашего славного Города….
читать дальше
* * *
В тот же день и час, много лет назад над Городом светило то же самое неистребимое Солнце. Вернее, справедливее будет сказать – не-светило, поскольку его лучи никогда не могли прорваться сквозь темную пелену облаков.
В Городе пели все те же птицы – и все те же листья летели на землю день за днем. Все те же тучи (да, я уже говорил о них) закрывали небо, что и сейчас. Тот же Театр гремел премьерами, спектаклями и постановками; та же Ведьма из Заповедного Парка вещала невежественным и непонимающим людям странные и запутанные истины; тот же Рыцарь Печального Образа ходил по улицам этого Города, и сияла над Городом где-то там, высоко-высоко в небе все та же звезда, которую можно было увидеть, когда по ночам (редко-редко) тучи немного расходились.
Тогда я был новичком в этом странном Городе, Городе смертей и туманов, Городе, которого нет ни на одной карте или (тем более) спутниковом снимке местности. Тогда я жил свою первую жизнь здесь, еще не попытавшись перерезать себе вены или намылить веревку покрепче, еще ни разу не просыпался на местном Кладбище. Не было еще шумных попоек с моим братом-Менестрелем, не было долгих ночных разговоров с Жаком, не было бесконечных премьер и постановок, бесконечного набора масок, безумного смеха и холодного вина, сизого сигаретного дыма и терпкого привкуса крепкого травяного чая. А что было? Был я, был Город, и были первые мои дни, месяцы и годы.
Она была одним из первых… людей?... с которыми я познакомился в этом странном и коварном для непосвященного месте. Ее называли Художницей, хотя в действительности ее звали иначе – но в этом Городе, как я уже успел убедиться, имена не играли никакой роли. Невысокая и худая девушка с длинными светлыми волосами, на плече у которой всегда была небольшая светло-серая сумка с набором кистей и красками, а в голове – набор образов и фантазий, мистических иллюзий, которые даже не снились даже спятившему от белой горячки алкоголику…
Она была из тех, кто прятался за дверью, когда эта дверь открывалась. Из тех, кто не мог прожить ни дня без приключения и проблемы – то взрывался кран в душевой, то ведро с грязной водой выливали именно на ее голову, то она не замечала очередной фонарный столб и потом потирала ушибленный лоб… но это все были мелкие, ничего не значащие штрихи в ее облике. Я навсегда запомнил – и, боюсь, уже никогда не смогу забыть ее глаза. Внимательные серые глаза….
Никто не знает, сколько лет она провела здесь. Она была здесь до Жака и до меня, а мой брат, певец и неистребимый поклонник женщин, смог припомнить несколько баллад о ней, сочиненных еще до его появления в этом славном, хотя и несколько печальном мире. В ней никогда не чувствовалась ни старость, ни древность, как в Ведьме из Запретного Парка. Она жила и рисовала, и ее рисунки оживали – пейзажи и портреты, знакомые и незнакомые животные и травы, мистические создания и совершенно невероятные чудовища… как вы думаете, как в нашем Городе появился Чеширский Кот, этот странный экземпляр из рода призрачных животных?.. Правильно. Именно таким способом…
…ее запомнили надолго. Хочется верить, что навсегда, и не только благодаря диковинным животным, ее бесспорному таланту или Чеширскому Коту, которого она однажды нарисовала. «В мире становится все меньше и меньше искусства, жизни, мечты», - однажды сказала она, задумчиво посмотрев куда-то далеко-далеко, возможно, мечтая при этом о тех не менее далеких землях, из которых мы пришли сюда…. Тогда я не придал ее словам никакого значения, я был молод и глуп, и за моими плечами не было нескольких сотен лет жизни в Городе. Да, тогда все было намного проще…
…я снова вспомнил о ее словах, когда мы нашли ее на полу ее собственной мастерской. «Мы» - это я и Жак, мой старый товарищ и собеседник, рассказавший мне многое из того, что я знаю сейчас о Городе. Уже несколько месяцев она почти не выходила из дома, она выглядела все хуже и хуже и слабела на глазах. В тот день она ушла от нас окончательно…
Ее сила истекала и таяла, как холодный белый снег красочной и преисполненной безумных птичьих песен и травяных запахов весной. Ее рисунки оживали все медленнее и медленнее, да и создавать их, как она призналась мне, ей было все труднее и труднее. Я пришел слишком поздно; я не смог зажечь снова маленький огонек, что угасал в ней день ото дня, пока не погас окончательно… Без этого огня, надежды и веры выжить в нашем Городе было невозможно. Этот полуживой-полумертвый Город, личность – и не-личность, уникальное, по-своему живое существо питается волей и слабостью тех, кто более не в силах ему противостоять. Конечно, я не говорю сейчас о простых людях – их он перемалывает с неотвратимостью настоящей и совершенно нечеловеческой мясорубки, нет… я уже говорил о том, что такие, как я, почти бессмертны, что мы возрождаемся раз за разом снова возвращаясь на эту землю, до тех пор, пока… пока мы не потеряем силу и способности действовать, жить и дышать этим странным, отравленным неверием и слабостью воздухом. Как это произошло с ней…
* * *
Я не успел помочь ей. Может быть, сейчас, если бы можно было отмотать время назад….
Я молча выпил залпом остатки вина и наполнил бокал снова. Джокер, кажется, проникся тяжестью момента и наконец-таки замолчал. Пожалуй, я был ему за это благодарен – сейчас, когда я пил бокалом за бокалом, у меня перед глазами все еще стояли картины далекого прошлого… Горящий костер, его языки пламени, пожирающие ушедшего от нас человека.. человека ли?... неизвестно…. Усталые лица остальных собравшихся на церемонию. Последний холст, так и не законченный этой странной, но интересной девушкой. Холст, который теперь можно было бы увидеть у меня в гримерной моего старого доброго Театра.
Холст, на котором был изображен Город, залитый ярким утренним солнцем…